Илья Ибряев. Часть 1. О себе и своем творчестве.

– В искусстве я давно. С малых, малых лет, когда нас отдавали в школу и приучали к этому видению мира. Давали в руки карандаш, рассказывали, какие цвета существуют. Образовательная школа, как ни как, дает какие-то азы. Но, взрослея, мы о них забываем, это уходит, стирается, и мы начинаем выбирать профессии.

Родители нас начинают немного подталкивать: будь музыкантом, т.к. я тоже музыкант, или космонавтом. И мы уходим в совершенно другие профессии. Когда-то потом это случайно вдруг всплывает, и мы начинаем бояться: «А стоит ли этим заниматься? Я ничего не знаю, я ничего не помню!» Хотя генетически программа заложена, мы прекрасно видим цвет, видим красивое. Единственное, нужно научиться правильно красить, красиво это изображать. Этого мы и боимся. Поэтому многие, самые рискованные, самые смелые, идут в этом направлении, а многие говорят: нет, я лучше буду другим заниматься.

Так вот, прекрасно, что вы этим занялись. У меня этот толчок дала школа. Потом была художественная студия с прекрасными педагогами, которые сразу начали прививать первое ощущение красоты этого мира. Что такое вообще красота, как ее воспринимать, как изображать, показывать? Это было очень интересное время, когда начинаешь видеть абсолютно по-другому. Этот восторг начинает тебя зажигать, и ты пытаешься все больше, больше и больше узнать. Потом художественный колледж, живописное отделение. Далее Строгановка, там серьезная школа, крепкая, шикарный рисунок, живопись, материалы. Прикладной ВУЗ, много прикладных секций, который все равно дает очень много.

В Строгановке я учился на отдалении керамики. Отчего? Могу сказать. В этом художественном колледже с живописным уклоном, где мы прошли буквально всю живопись, педагоги были очень сильные, преподавали очень хорошо, внятно.

Память о бабушке

Я много оттуда взял: живопись мы постигли, акварель мы прошли, масляную живопись тоже. Еще конечно были юношеские амбиции. Наверное, живопись – это уже не модно, надо что-то сделать такое, чтобы это было единение изобразительного искусства, возможно пластики, возможно кинематографа. Такой конгломерат сделать бы. Но сил, знаний, опыта, чтобы сделать такой большой проект, не было. Надо было еще поучиться. И я решил все-таки попробовать себя в пластике.

Весна

Пластика – это не скульптура, это именно керамика, где есть форма, объем и самое главное, цвет. Сочетание объема с цветом – это прекрасная идея, думал я тогда. И будет прекрасный творческий путь. И Строгановку я посвятил этому делу. Это дало мне очень много.

Грозовые облака

Во-первых, дало возможность реально осознать объем, пластику и трехмерность. То есть, когда постоянно работаешь на плоскости, ты «прорываешь» плоскость и иллюзорно делаешь 3d, создаешь пространство, глубину, объём. А когда ты лепишь, то реально ощущаешь это 3d, пластику, объем. Ты заранее представляешь, как это будет интересно покрашено. И это все зажигало, и потом конечно пригодилось. Любая вещь, которую вы проходите в изобразительном искусстве, неважно, архитектура, дизайн, скульптура, керамика, графика – все это обязательно отразится на вашем творчестве.

Мои корни

В процессе обучения в Строгановке я писал акварелью. Народ смотрел и удивлялся: «Как так? Все пишут темперой, гуашью». Потому что темперой и маслом можно долго-долго писать, перекрашивать, а акварель – вещь сложная. Но багаж огромный, опыт в студии, плюс колледж. И я смело писал постановки акварелью на больших форматах.

Солнечный свет в лесу

После Строгановки, поработав в керамике, постоянно занимаясь живописью, опять окунулся в масляную живопись. Исчерпал себя вторично в масле. Почему? Потому что опять зажегся акварелью. Почему акварель приносит больше драйва? Почему акварель все-таки интереснее и сложнее, чем масло? Я всегда говорю: вот у вас холст белый, у вас краски масляные, вы набрали пигмента, сколько вам надо, положили на холст мазок, и все. Дальше, если вы ничего не будете делать, этот мазок так и будет жить. Неделю, две, год, десять лет. Акварель нет. Вы можете смочить бумагу, положить один мазок, и он потек. И сразу начинают какие-то образы появляться, какая-то интересная фактура. И начинаете гореть, вам хочется дальше продолжать. То есть акварель, как вода и пигмент, делает за вас почти 50%, ведет вас. Только нужно уметь ею управлять. В масле – нет. Пока вы ничего не сделаете механически, ничего на холсте не появится. Поэтому мне скучно стало с маслом заниматься, и я ушел в акварель. Вот такой быстрый короткий путь до нынешнего состояния, в котором я сейчас и нахожусь и прекрасно растворяюсь.

Где вы черпаете сюжеты? Это поездки, натура рядом или фото?

– Сюжеты вокруг нас. Например, предварительный опыт, который обязывал делать нас домашние задания в колледже. Кто-то ходил в перерыве на обед, бежал в столовую, а мы в это время фанатично делали наброски. И за обед приносили пачку набросков, это за час, каждый день, плюс еще вечером работали. Активный, фанатичный труд, а это же зрительное восприятие, мы же видим все вокруг, пытаемся все нарисовать, все изучить. Отсюда и возникают все эти сюжетные моменты. Они накапливаются в нашем «банке» – голове, мы их проживаем, отрисовываем, у нас создается хорошая практика. И мы уже в любой ситуации, какой бы пейзаж не писали, пишем смело и свободно, т.к. уже есть накопленный опыт.

Весна - пасмурный день

Так как мы свободно передвигаемся по миру, это конечно наши российские сюжеты: природа, улицы, города, интерьеры в хороших красивых домах и храмах. Оттуда все и черпалось. Перемещаясь на другую полосу – в Европу, Азию, видишь горы, море, которое редко кто-то видел тогда, постигаешь и это новое, интересное. Но в принципе, состояние одно и то же. Есть небольшая разница в освещении, когда пишешь какой-то сюжет. Потому что солнце ярче, нежели у нас, и цветовая гамма, а ощущение среды, людей, атмосферы всегда то же самое, что ты впитал. Но есть, за что зацепиться – это архитектура, ландшафтная среда, которая отличается от нашей среды. Это холмы, чудесные горы, долины, стриженые поля, такой французский колорит. Сюжеты вокруг нас. Просто надо видеть, рисовать и восхищаться каждым метром природы, которую создал Всевышний.

Reims-Champagne - Morning in the mountains

В студенческие годы вы делали акварельные наброски или карандашные?

– Карандашные наброски, акварелью просто не успеваешь. Графика – это вещь нужная. Она тренирует руку, глаз, она дает возможность быстро запечатлеть сюжет, который бы вы хотели сделать. Вы рисуете фигуры, они в движении, и как их быстро нарисовать? Вот две линии, и все. В этом случае даже какая-то система быстрых рисунков абстрагирования в рисовании, удобна, интересна и может пригодиться в процессе вашего творческого труда. Я часто привожу пример, когда Пикассо, прекрасный рисовальщик, классик, рисует быка. Рисует академично, со всеми складками, объемами, ворсом, передает материальность. Такой шикарный графический бык. Потом делает раскадровки, то есть абстрагирует его немножко до девяти вариантов. Последнего быка он рисует двумя линиями. Характер – один и тот же, что классический, а эмоции – сильнее даже. Напоминает быка в пещерах Альтамира. То есть образ остался, средств мало, а выразительность – огромная.

Быстрый ход, когда мы делаем наброски, потом может вам пригодиться. Вы схватили образ, он есть; ситуация, которую вы хотели показать – тоже есть, все остальное – это уже детали. Хотите сделать живописный ряд – пожалуйста; хотите оставить условно-графический – пожалуйста, смотря у кого какой стиль в работе.

Такой же вариант был в классике Пикассо. В молодые годы он был очень активный и строптивый, порой даже ходил с оружием. Шел он как-то с другом по улице, а у дома стоит велосипед. А они как раз бурно рассуждали об искусстве. Пикассо отрывает седло от велосипеда и прибивает его к стенке. Отрывает руль и прибивает его вверху седла и говорит: «Видишь? Был велосипед, стал бык». Вот такое образное мышление сразу появляется у человека. Внутри живет художник, который видит все немножко иначе.

И такой же случай был, когда он пришел в мастерскую к пожилому Дега и принес ему работу. Он сделал копию картины Дега один-в-один. И сказал: «Вот, мастер, вы мне когда-то давным-давно подарили работу, а она без подписи. Могли бы вы подписать? Все-таки ваш автограф – это будет огромный престиж для меня». Дега посмотрел: «Да, действительно, что-то я забыл». Взял краски, начал подписывать, принюхался: «А краски – не мои!», и подписал. И Пикассо такой довольный, пафосный: «Вот видите! Я могу как Дега. Даже мастер не отличил руку. А вот Дега не может как Пикассо». Вот такой был строптивый художник.

Вся информация о видении окружающего мира, сюжетной линии – это постоянный анализ, который дает вам огромный материал и багаж, и это нужно всегда использовать. Этим нужно жить, и поглощать, и зарисовывать, и накапливать зрительно. Необязательно срисовывать. Можно просто смотреть, и это все отложится.

Сколько времени вы тратите на работу?

– Если формат большой, то бывает два-три сеанса часа по два. Пленэрные пейзажи – 1,5 часа, т.к. состояние быстро меняется, и каждые полчаса уходит, и ты практически догоняешь что-то по памяти, как бы создавая постоянно новую вещь.

Невский проспект

А чем-то кроме акварели вы рисуете сейчас?

– Уголь, графика, сангина, но мало, на это практически не хватает времени. Нарисовано огромное количество папок, забито просто рисунками. Можно обклеить половину Детского мира, наверное. Поэтому все время уходит на живопись.

Что интересно, акварель считается разделом графики. Почему? Потому что это все-таки бумага. Но решение и все приемы, принципы – все они живописные. Просто сама основа – бумага. Сейчас многие пытаются писать акварелью по холсту, а уровень бывает сильнее, чем масляной живописи. Есть такая тенденция, борьба, чтобы все-таки акварель ввели в официальный статус уровня масляной живописи. Поэтому я и применяю такой термин в акварели – живопись. Мы пишем вещи живописные, просто на бумаге. И бумагу при этом выбираем хорошего качества.

Какого?

– 300 гр. – вполне достаточное качество. Можно писать на 600, 480 гр. Я пишу на Saunders Waterford, 300 гр., среднее зерно. Все боятся. Из-за чего? Что акварель не проживет два века. А нам и не надо, чтобы она жила два века. Пусть наш век проживет. Это галереи, искусствоведы, коллекционеры боятся. Я был в Праге, в замке, где акварель висит уже два века, как будто вчера написанная, прекрасная сохранность!

Я, по крайней мере, не слышал, хотя и работал в реставрационных мастерских одно время, чтобы была реставрация акварели. Реставрация масляной живописи есть постоянно. Идет кракле, плохая технология приклеивания грунтов и самих красок, все отваливается, трещит – все это реставрируется. Но не слышал, чтобы реставрировали акварель. Значит, она наверно лучше сохраняется, или может, ее меньше показывают. Не знаю. Но, по крайней мере, веками живет. Китайским папирусам вон, сколько времени, и ничего, даже Египет стоит. Так что на наш век хватит, пишите, не бойтесь!

А какая бумага: целлюлозная, хлопковая?

– Чистый хлопок. Saunders не делает целлюлозу.

К сатину как относитесь?

– К сатину – плохо. Это не мое. Бумага-то хорошая, я не против фирмы, которая делает бумагу такого качества.

А какие краски?

– Краски я использую питерские, в тюбиках, Невская палитра. Иногда беру кюветные, т.к. каких-то красок из набора не хватает. Для того чтобы купить один тюбик, который уходит за полтора-два дня, нужно покупать весь набор, а какими-то красками ты не часто пользуешься, и их накапливается целый мешок. А той краски, которой нужно, нет. Теперь приходится покупать кюветы, спасибо, «Передвижник» нам в этом помогает.

В полдень

Ваши любимые три цвета?

– Я пишу спектральными цветами, 7 цветов. Я не беру дополнительные, которые выходят «разбеленными», приготовленными химическим путем. Некоторые фирмы массу оттенков делают: от красного до розового – 130 оттенков, от ультрамарина до белого – 250 оттенков! Я пишу семью цветами, которые есть в спектре, их всех можно мешать и делать такие же колера, которые предоставлены в краске под названием, например, умбра. Тициан писал тремя цветами плюс белила. Великолепный художник, картины висят во всех музеях и галереях. Суть в том, как писать и что. Поэтому вот 7 цветов.

Допустим для того, чтобы сделать коричневый, я беру кадмий красный и темную зеленую и делаю любой оттенок коричневого, от холодного до теплого. Если мне нужно сделать сиреневый оттенок, я беру ультрамарин и кадмий оранжевый, который продает «Передвижник» в кювете. И получается прекрасный сиреневый оттенок, с разными градациями, от теплого до холодного. Поэтому, зачем мне покупать сиреневый, которого может быть 15 оттенков, и я никак не попаду в тот конкретный, который мне нужен. И так же все остальные. Для меня этой палитры хватает. Хотя лежат на всякий случай и другие, чтобы блик поставить или пятно.

Cannes - evening (France)

А можете назвать 7 основных цветов, которые вы используете?

– «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан».

Мы делали тесты с «Передвижником», сравнивали краски наши и импортные, и все-таки я предпочтение отдаю нашим питерским краскам, хотя те краски тоже хорошие, тонкотёртые, красивые. Многие работают с Daniel Smith. Набираешь их буквально немного и потом можно закрасить половину этой комнаты. Они такие открытые, откровенные. Ко мне на мастер-классы иностранцы приезжают, так они не знают, что с ними делать, как ими управлять.

У наших красок тонкотёртость не такая высокая, но они настолько прозрачные! Я давал мастер-класс после биеннале FABRIANO, и у меня на мастер-классе был американский коллега – художник профессионал, он продает эти краски и ими же пишет. Я начал мешать свои палитры с Невской палитрой, делать какие-то определенные мазки, пятна. А он говорит: «А как, почему у тебя цвет такой получается?» Я говорю: «Я мешаю обычные краски, ультрамарин и кадмий оранжевый, чтобы получить сиреневый». Он говорит, «окей»; берет свой ультрамарин, свой кадмий оранжевый, мешает, у него получается зеленый. Вообще до сиреневого далеко. Как же так? Я не знаю, почему так. Окей, давай смотреть, какая прозрачность, и какой состав краски хотя бы визуально. Берем наш ультрамарин и его. Наш – прозрачный, светящийся, звонкий, хорошо просвечивает бумага, как бы плотно ты его не положил. Кладем его. Он немножко укрывистый и глухой и чуть-чуть грязноватый по ощущениям. Кладем наш кадмий оранжевый и его. Наш – звенит, такой там сурик откровенный, а у него глухой. Как бы ты его ни разжижал, при смешении он совершенно другой. Там смещение идет в золотистый кадмий, который дает совершенно другой оттенок. Я подарил ему две кюветы, он был счастлив. Теперь я буду эту питерскую краску искать по всему миру.